КУРБАН¹⁾

автор: Антон Фотев

Ярослав почувствовал горячий, сметающий все порыв. Порыв ненависти к болгарам и заптиям²⁾ за его спиной, к собственной жизни и судьбе. Горечь, порожденная чувством ничтожности, подавила его. Сердце его пропустило удар в груди из-за отвращения к собственной глупости. Здесь, в этих горах и сугробах, умерли все его иллюзии, и перед его взглядом, лишенным век, открылась вся глупость и уродливость человеческих существ. Он почувствовал свои мысли – черные и тяжелые – ползущие под воспаленным от боли черепом:

«Люди грязны... Они несут в себе зло, подлость, коварство и животную хитрость. Их нужно топтать ... топтать. Они противны! Нужно их лицом в снег, в грязь, так устроен мир, и нет другого выбора, кроме как приспособиться к нему».

 

***

 

Он прикусил язык: ненавидел себя, потому что слаб, его амбиции были мертвы, мечты выродились в жалкую жестокость к беспомощным рабам... Гнев его с годами сгорел в этих вечно заснеженных горах, и от него осталась только тупая боль в затылке и груди...

- Али ага? – ход его прерывистых мыслей прервал один из заптиев, и он посмотрел на него с раздражением, от чего наглец невольно сжался в седле. Мужчину звали Мехмед, и он подчинялся исключительно силе. Другие стражи хотя бы немного понимали в дисциплине, а некоторые даже испытывали невольное уважение к военному опыту и мудрости своего предводителя, но окликнувший его был примитивной души человек. Он следовал Али ага из-за нечеловеческой ярости, с которой последний вертел саблей в боях с гайдуками, жалкими акынджи³⁾ и явными разбойниками. Из-за хвастовства вешать всех подряд – бедных и богатых, кто ослушался его или вздумал противоречить ему...

- Али ага? – снова позвал турок, в его тоне чувствовались покорство, ужас, и спало обожание, - нас только пятеро, ага, на все село! Не маловато ли нас?

            Али ага не утруждал себя ответом. Его лицо всего лишь скривилось в гримасе, как будто вот-вот плюнет в другого ездока. Мехмед задал ему вопрос, в котором турецкая речь переплеталась звучанием с болгарским языком, и это порождало вопрос, из какой же рабской утробы он выскочил когда-то:

«Знаю, будучи ребенком, смеялся, вырос, влюбился, завел детей. Работал, чтоб кормить свою семью, думал, что счастлив... а потом какой-то акынджи выколол ему глаз, изнасиловал жену и убил их троих сыновей. Ах, да, кроме этого, продал его в рабство, из которого я выкупил его год назад. Он сломлен... как и моя сестра!»

Воспоминания о ней захлестнули его, и он закачался на коне, придавленный клокочущей в горле яростью. Его сестра, милая сестричка, такая нежная, чистая и счастливая на своей свадьбе... и тот ужасный болгарин в форме русского офицера. Ничтожество, поднявшееся до помещика, собственника куска земли, данного ему волей коронованного в Москве.

            Вспомнил о том, как изверг заявил о своем праве «первой брачной ночи», как рассмеялся в ответ на их испуганные протесты, что он не имеет на это права... удар его будущего зятя саблей плашмя по лицу... крики...

            Ненависть заклокотала в его горле и превратилась в глухое хрипение, что заставило пришпорить жеребца вверх, по холмам, по снежным сугробам. Животное сразу поскользнулось, поколебавшись, но Ярослав безрассудно и безжалостно пришпорил коня.

Наверх, по холмам, по сугробам.

Чудом он взобрался по крутому склону наверх, и окинул мутным от гнева взглядом дома на окраине села.

Их камины стыдливо дымили; а дым взвивался в ясное, застывшее стеклом от мороза февральское небо. Вблизи ясно слышались и звуки свадебного хоро⁴⁾ , смешанные с полными глубокой грусти и протяжными песнями. Внизу, в долине глухим эхом до него доходили звуки праздника. Сейчас он воспринимал их во всей примитивности и уродливости. Брезгливо сморщил нос. И зашипел:

- Рашид, Хусейн, идите и передайте гяурам⁵⁾, чтоб заткнулись. Пусть заткнутся, Пока не проехал мимо первого дома!

Оба пришпорили своих коней, поскакали вверх, и, словно, через миг, над всей округой воцарилась глубокая тишина. Мертвая тишина, в которой слышалось дыхание скачущих за ним заптиев. 

Вдруг он понял, что поступает так же, как двадцать лет назад тот болгарин в форме русского офицера. Изверг приказывает его землякам онеметь, заткнуться, видите ли, польская речь вызывала у него отвращение... а сейчас он, Ярослав из села Консковола, настоящий Али ага, отомстит этим животным. Увидят они, как отправлять грязных свиней, как насиловать невинных девушек в их первую брачную ночь.

 

***

 

...Лачуг, еще одна, и он среди молчащих, стоящих в кучу в праздничных одеждах, рабов. Они глазели друг на друга несколько долгих мгновений, после чего он звучно и с чувством обругал их по-польски. Никто не понял ни слова, но интонации было достаточно. Сельчане метались между животным примирением и визгом  поросенка, который почувствовал, что его зарежут. С двумя аглицкими револьверами он бы перебил половину взрослых мужчин в селе, и это до того, как пустить в дело ятаган⁶⁾; но они не знали этого. Только чисто животный страх овцы к собаке заморозил их низкие душонки. Они склонили головы, пали на колени и заголосили.

            В это мгновение Ярослав вспомнил, как когда-то его земляки ползали в ногах того русского офицера, болгарина по крови. Вспомнил, и горечь сдавила ему горло. Он сжал руку в кулак, пока не побелели косточки, до крика:

- Где этот молодожен, решивший лечь с невестой раньше меня, аги! Где он, я покажу ему Гюльханейский хатт-и шериф⁷⁾

Село застыло, потому что он закричал по-турецки, и работа их слабых умов замедлилась, пока поняли намек. Затем запищали, как волынки, и Мехмеду пришлось выстрелить из пистолета, чтоб утихомирить. Заптий даже сильно ударил одного из разошедшихся юнцов по уху рукоятью оружия, но потом подошел к своему предводителю с почти смешанным выражением:

- Ага, здесь что-то не так... другие песни на свадьбе? На свадьбе гяура другие... эти песни были жалостливые.

- Жалостливые - ерунда – Ярослав плюнул под ноги невесты – ведь они бабы, плачут, потому что обработают их дочь. Овцы...

- Не совсем так, Ага, – настаивал Мехмед, и это заставило предводителя посмотреть на него задумчиво. Заптий посмел спорить с ним, подстрекаемый очевидным страхом! Гяур по рождению, наверное, знал что-то, пытался предупредить его о какой-то опасности....

...Только в этих горах единственной опасностью был он, Али ага! Он рассмеялся и снова закричал:

- Так, где же ты, Смельчак? Давай, покажись, паразит, я тебе покажу, как забывать меня на своей свадьбе, до вашей противной благой ракии! Покажись же, мелкая сошка!

 

* * *

 

   Пока кричал, он вдруг понял, что насилие и в самом деле вечно, бескрайно, а все, что вне него, - ложь и самообман для слабаков. Конца и края нет человеческой злобе: на ней держался весь мир. Турки резали болгар, русские резали поляков, но этого было недостаточно, нет! Двадцать лет назад болгарин с русскими погонами пришел на другой конец света, чтоб разлучить детей от матерей, жен от супругов в их первую брачную свадебную ночь. Пришел топтать других так, как растоптан он от собственной злобы.

“И я такой же, как и он. Вроде пришел, чтоб принести свет, но ни туркам, ни рабам он не нужен. Могу поступить только как тот болгарин, который на коне появился на свадебной трапезе сестры. Отомстить, поступить так же, как, наверное, он поступал с каким-нибудь другим поляком в форме турецкого офицера, который мстил за еще более обиженного болгарина на  царской службе”.

- Где же ты, красавец? – снова крикнул он, и увидел, как Мехмед тайком крестится. Услышал, как прошептал, что это третий зов. Ярослава разозлил его страх, и он ударил Мехмеда тыльной стороной левой руки по лицу. Заптий даже не дрогнул перед этим страшным унижением. Его обезумевшие глаза бегали взглядом по лесу.

 

* * *

 

   А оттуда, в этот ужасный мороз, в развевающейся белой рубахе, вышел хорошо сложенный мужчина в немного сползших коричневых штанах и гамашах. С красным поясом, тянувшимся в трех шагах от него по белым, как сама смерть, сугробам. Грудь его поднималась и опускалась под рубахой, а его выдохи поднимали вьюгой снег на пару шагов вперед. Али ага вдруг понял сердцем, что ополчился на еще большее зло, чем он сам. С криком выпустил все содержимое обоих револьверов, и уж точно почти  половина пуль попали незнакомцу в грудь. Тот продолжал небрежно шагать, словно не в него целились, и ему плевать на разбежавшихся в панике заптиев и сельчан. Он бодро прошагал последние несколько шаги, и, приблизившись к Ярославу, просто схватил его за ногу и свалил с коня, как младенца. Руки неуязвимого мужчины горели сильней каленого железа, так, что ага закричал. Боль испепелила его волю, связала тело в узел, повалила в беспамятстве. Из небытия его вернул вдруг разнесшийся звонкий и чистый голос. Песня единственного человеческого существа, все еще находившегося рядом:

 

Зажги себе, Змий, светлый огонь

Чтобы солнце зажглось,

Чтобы взошло оно над землей

Над землей, над полем,*

 

 

  Спустя только мгновение он пришел в себя, в панике вытащил саблю и с отчаянным и диким замахом поломал ее о спину чудовища. От удара рубаха, изорванная на груди от пуль, совсем пошла по швам. Сползла и показала мускулы, ага такие видел в первый, и – уж точно – в последний раз в своей черной жизни. Ярослав понял, что умрет, взревев от бессильной злобы и ярости. Он бешено задергался, потому что в этой жизни нет места слабым, и нет милости для них. Не смелость заставила его сопротивляться до последнего вздоха.

    Только ужас смахнул пелену его ненависти, как он, наконец, понял, как красива невеста, как звонко и нежно льется ее новая песня. Самая красивая, первая из девиц, всеобщая любимица. Лучший курбан села для того, кто может принести им разрушение или спасение от сковывающего холода глубокой зимы. В ослеплении своей ненависти Ярослав привлек взгляд зверя, которого вызвали быть ее любимым... а  заменил ее участь обрученной: ему уже не было спасения.

 

Как греет светлое солнце,

Изгоняя лютую зиму,

Лютую зиму, снежную,

Она аж, Змий, надоела мне!*

 

 

Пока чудовище волокло его за ноги, какая-то последняя искорка угасавшего разума подсказала ему: он получил то, что искал. Серебряный голос невесты ликующе вознесся к застывшему от холода небу,  и Ярослав понял, что она делает. Понял, но у него не было сил, которые бы избавили его от собственного выбора.  Колесо Судьбы и Насилия вертелось, и он в этот раз оказался внизу, а голос болгарки раздавался все яснее и громче. Аж до самого дна небесной чаши, до бледного светила выше.

 

Курбан тебе готовим – белый ягненок,

Белый ягненок, солнечный,

Солнечный да блестящий,

Белый ягненок – одно дитятко у мамы,

Зажжешь себе огонь  

Светлое солнце обожжешь.*

 

 - - - - - - - - - - - - - - -- - - - - - - -

* Стихи взяты из “Веда Словена”, слово “Боже” в тексте заменено на “Змий”, подразумевая ссылки в рассказе к языческим корням подобных обычаев.

 

----------------------------------------

1) Курбан:

1. Жертвоприношение – животное, ритуально убитое за здоровье (или в память умершего); оброк.

2. Угощение.
3. Кулинарное блюдо, приготавливаемое в таких случаях.
4. (переносное) Жертва, обычно, невинная.

 

2) Заптий – турецкий жандарм в Болгарии до освобождения.

 

3) Акынджи (тур. akıncı — «совершающий набег, разбойничье нападение») — иррегулярная турецкая легкая конница.

 

4) Хоро:

1. Народный танец, как правило, танцуют его, взявшись за руки люди (обычно, в кругу), и музыка к нему.
2. Люди, танцующие такой танец.

 

5) Гяур – для мусульман: человек, не являющийся таковым; неверный.

 

6) Ятаган – (истор.) длинный искривленный турецкий нож.

 

7) Гюльханейский хатт-и шериф – знаменитый хатт-и шериф (священный указ) был оглашен 3 ноября 1839 г. Желая привлечь к указу внимание общественного мнения и правительств западных стран, Решид-паша провел церемонию провозглашения с большой пышностью. Местом провозглашения была избрана площадь перед султанским летним дворцом, располо­женная на берегу Мраморного моря, которая называлась «Обитель роз» - «Гюльхане каср-и хумайуну». Гюльханейский хатт-и шериф положил начало новому периоду в движении за реформы, возникшем еще при Селиме III.

 

Перевод с болгарского языка на русский язык осуществлен Татьяной Чухацкой-Кириловой. 

Редактор-консультант: Comfy

Силен разказ, събуждащ противоречиви чувства, но и утвърждаващ идеята, че на лошото не бива да се отговаря с лошо. Решавайки да отмъсти, героят не е подготвен за последствията, но дори да не би бил такъв изхода, той пак нямаше да почувства облекчение в душата си. Затова може би за него смъртта е по-добрия изход...прекалено много ненавист, гняв и озлобение носи в душата си, за да може да живее и занапред с тях, прекалено много насилието е навлязло в него и го кара да постъпва неправилно.......Не бива лошото да е определящо в живота ни, дори и когато сме се сблъскали с него.....или може би точно тогава трябва да го избягваме и да не постъпваме по същия начин, но за това е нужно да сме наистина ХОРА.

Какво отваря в душата човешка този клапан...
Такава злост унищожителна!
Изпепеляваща докрай!

Поздрави от Родопите, приятелю!

Поздрави и от мен, Сomfy!
Радвам се на присъствието ти в блога!
Прекрасен ден!

:))

ЧЕСТИТ ПРАЗНИК!
ВЕСЕЛО ПОСРЕЩАНЕ НА ПРАЗНИЧНАТА ВЕЧЕР!

Хубава и спокойна вечер!!! :) ***

к.к.

Стари мой приятелю....чуй годините всеки има своя дом и свойто рамооооо....:))) И един вселенски гуш!

много благодаря, viovioi - трогнат съм!! :)

к.к. ***

С голямо закъснение - благодаря на г-жа Татьяной Чухацкой-Кириловой за превода.

че вече си тук!!! :)

Благодаря ти за чудесния разказ и голямото предизвикателство, което беше той за превод. Наистина Татяна се справи чудесно!!

Поздрави и от двама ни!!! :)

к.к.